Королевская гора и восемь рассказов - Олег Глушкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но когда директор после посещения обкома вошел в зал, где шла репетиция, не был он похож на королевскую особу. Лицо было красным, галстук сбился набок, говорил он тихо, словно гусь шипел, и всё наседал на Мирского, а тот еще больше уменьшился в размере, согнулся, сжался. А директор возвышался над ним, взмахивал рукой: – Как вам в голову пришло прославлять немецких крестоносцев, этих псов-рыцарей, этих захватчиков, поверженных Александром Невским. Это они положили начало воинствующему духу пруссаков. Это они заложили основу для фашистского диктата! Вы хотите продаться немцам! И было понятно, что это он повторяет те слова, которые обрушили на него в обкоме партии. Надо признать, что и историю он тоже знал неплохо. Сыпал именами рыцарей и королей, разоряющих простой народ. И изложив свои понятия об истории, он резко повысил голос и перешел на крик: Чтобы духу вашего не было здесь, Мирский, к трепаной матери убирайтесь немедленно… У нас не бродячий цирк, а режимный завод!
При чем здесь был режим на заводе, то есть постройка военных кораблей и самодеятельный театр, Аврутин понять не мог. В тот же вечер он очутился у дома Григория Ефимовича, с которым не виделся уже несколько недель. Инженер впустил его не сразу. В комнате пахло гарью. Что-то жёг Григорий Ефимович. И пепел был на столе. Обычно улыбающийся, приветливый, он выглядел усталым и испуганным. Про скандал с театром он всё знал и знал больше того, что было известно Аврутину. Знал он и то, что обком реагировал на чей-то донос. Откуда им было знать, что за пьеса готовится к постановке. Значит, среди самодеятельных артистов был кто-то обиженный Мирским. Это мог быть, кстати, и местный писатель, чью пьесу о трудовых подвигах Мирский отказался ставить. Аврутин спросил: оставят ли Мирского. Григорий Ефимович сказал, что это режиссёр от Бога, что им гордиться можно, обвинять его в потворстве немцам, в пропаганде фашизма совершенно нелепо, ведь его родители погибли в Бабьем яру, сам он чудом выжил, его спасла крестьянка, выдав еврейского малыша за своего сына. Но времена меняются. Ты, конечно, далёк от этого, сказал он, а я уже почувствовал на себе. Оттепель хрущёвская закончилась. Опять вылезли из своих нор сталинисты. А из власти они и не уходили, просто притворялись овечками. Если ты помнишь, твоему учителю Товстоногову тоже доставалось от властей. Но тот выкидывал штучки похлеще Мирского. Чуть театра не лишился, когда на занавесе поместил пушкинские слова: «Догадал меня черт родиться в России с умом и талантом!» Помнишь, это в спектакле «Горе от ума». Аврутин не знал и не помнил, но на всякий случай кивнул.
Григорий Ефимович нервно мерил шагами комнату. Аврутин не понимал, почему его старший товарищ так нервничает. Ну, уберут Мирского, найдётся другой на его место, менее грубый, оставит роль ему, Аврутину, а если другую пьесу задумает ставить, надо сразу с ним общий язык найти. А с Мирским уже ничего не получится. Слишком нервничает… И возможно, прав директор завода, стоит ли восхвалять тевтонских рыцарей. Высказал свои сомнения Григорию Ефимовичу. Тот сидел насупившись, долго молчал, а потом стал объяснять тоном учителя, что было и кто что значит. Конечно, плохо, что историю люди познают из пьес и романов, далеких от истины. Читали все «Айвенго», играли в детстве в благородных рыцарей. Вот и Мирский все несколько идеализирует, он по натуре романтик, впрочем, таким и должен быть настоящий театральный режиссер. И в принципе крестоносцы тоже были романтиками, считали себя исполнителями божьей воли, обязывались нести в мир идеи Христа, освободить Иерусалим от язычников – цели высокие. Был такой Петр Пустынник, так тот в рубище, без обуви с крестом в руках бродил по странам, призывал в христово войско. Разжигали страсти паломники, посещавшие святые места, приносили вести о разрушении христианских святынь. Римские папы обещали отпущение грехов всем, кто шел освобождать святые места. Там ведь хозяйничали турки-селеджуки, ислам становился мощной силой, боялись его распространения. В наше время такая же картина, исламисты повсюду, но уже похода не соберешь, не то время, но не исключено, история любит повторения. И ничему не учит. Ведь сколько людей гибло тогда – шли невооруженные, шли разорившиеся крестьяне, получали потом свободу, если выживали в походах. Мало кто доходил до Иерусалима, еще пока до моря добирались, били их и болгары, и венгры, да и они сами многих жизни лишили. И деться некуда, в Европе не сладко было, моровая язва косила. Рыцари те, конечно, были более организованы. И все их уставы много о чести говорили и святости. А тевтонский орден образовался и вовсе не с завоевательными целями, при осаде Иерусалима был госпиталь, госпиталю дали рыцарские права. И тамплиеры, и госпитальеры выступали в защиту бедных, униженных, во всяком случае, так было записано в их уставах. Они не имели права на собственность. Бедность, безбрачие и послушание – было такое правило поначалу. Все начинается с добрых и прекрасных порывов. Госпитальеры, превратившиеся в тевтонцев, полагали, что ведут борьбу за святое и правое дело. Но кровь порождает кровь. Поддавшись призывам рыцарей и Римского Папы, обнищавшие крестьяне устремились в Палестину, чтобы освободить Иерусалим. Был даже поход детей, считали, что невинные души обережет Бог, но гибли не десятками, тысячами. И добро превращалось в зло. Никого нельзя насильно втискивать в выдуманный рай. Христа надо принимать сердцем, а не по принуждению. Большевики ведь тоже хотели принести в мир равенство и счастье, а что произошло на деле, этому мы уже с тобой свидетели. У меня в роду многие прошли через тюрьмы и ссылки. Аврутин сочувственно вздохнул, но про отца не стал рассказывать, пусть останется только его тайной. Начнут проверять личное дело, хлопот не оберешься. Вот и Григорий Ефимович вроде бы и приоткрылся, но долго наставлял при расставании: только прошу, не говори о нашем разговоре никому, никому и даже Мирскому, я уже как-то критиковал его пьесу, стал чуть ли не врагом, потом помирились, человек он, конечно, выдающийся… Аврутин кивнул и пожал плечами. Почему надо так всего остерегаться, почему так все боятся прямых высказываний… Сейчас ведь не при Сталине, когда за одно неосторожное слово можно было жизни лишиться, сгинуть, как и отец, ни за что, сегодня многое сами правители раскрыли, только, наверное, страх остался и у них, у правителей страх, да и сами они были во всем замешаны…
В выходные решили всей театральной группой поехать на косу в Лесное, где был заводской пансионат. Аврутину сказала Эвелина, что затеял поездку Мирский. Хочет попрощаться со всеми. Его, что, выгоняют? – спросил Аврутин. Нет, ответила Эвелина, он сам уходит, его приглашают в Нижний Новгород, в нормальный театр. Такими режиссерами грех раскидываться. У нас ещё пожалеют, что лишились его… Не будет театра на заводе, а могли бы на всю страну прославиться, в Москву бы на фестиваль с нашей пьесой поехали… А тут в парткоме вообще свихнулись, выдумали, мол, пьеса немцев прославляет… Да и директор завода после вызова в обком просто взбесился.
Какая чушь получилась. сказал Аврутин, и откуда они узнали в обкоме, что им там делать нечего. Нашлись стукачи, ответила Эвелина и как-то зло посмотрела на него.
Был конец сентября, но погода была почти летняя. Море, накопившее тепло, теперь не хотело остывать. И можно было еще купаться. А в дюнах, в углублениях, так называемых сковородках, любители загара, те, кто прозевал лето, лежали, раскинув руки и подставив солнцу свое лицо. Ещё в автобусе Аврутин чувствовал на себе колкие взгляды. Так получилось, что он сидел один, в некотором отдалении от общей группы. Эвелина пересела к подругам. Что там говорят за его спиной, он разобрать не мог. Но потом, когда уже вышли из автобуса, он хотел узнать, с кем его поселили, спрашивал, но все от него отходили или мычали что-то невразумительное.
В конце концов, оказалось, что ему достался отдельный номер. Это ему даже понравилось, можно будет договориться с Эвелиной, пригласить к себе. Правда, номер был почти без удобств, так только, для того, чтобы провести ночь. Ни душа, ни туалета. Был только умывальник в углу, из которого текла рыжая ржавая вода. Но это не могло испортить настроение Аврутину. И все же, чувствовал он, что вокруг него образуется некая пустота, вроде он и с компанией, и вроде бы – один. Даже Эвелина всё время хочет показать, что никакого отношения к нему не имеет. Распаковав свои вещи, приведя себя в порядок, все начали сходиться к берегу моря, туда, где на поляне уже начинал разгораться костёр. И уже нанизывали мясо для шашлыков на шампуры и открывали бутылки. День выдался теплым. Хотели сначала искупаться, но вода была холодной и море было слишком беспокойным, накатывало на берег такие высокие волны, что затею с купанием решили отложить на завтра. И всем хотелось выпить и перекусить. Чтобы принять посильное участие в приготовлениях к застолью, Аврутин стал искать в округе сухие сучья и носить их к костру. Но и здесь не получил одобрения. Кто-то из артистов сказал, не обращаясь к нему, но явно о нем, мол, есть люди, которые не понимают, что надо собирать только сухие ветки, а не ломать с деревьев первые же попавшиеся. И еще кто-то добавил, что столько дерева жечь не надо, что здесь мы не жжем опознавательных костров, а разожгли огонь для шашлыка, и есть специальные бруски. И шашлык хороший тоже требует особого огня, чтобы не дым пускал, а дышал жаром.